Простите, мисс!.. Повеял с моря легкий бриз,
И сердце бьет тревогу…
Простите, мисс,
Простите, мисс,
Но мне пора в дорогу!..
Бродить по свету – мой девиз,
Штурвал – моя отрада…
Простите, мисс,
Простите, мисс,
Но ждать меня не надо!..
Вы говорите мне: стремись
К признанью и почету…
Простите, мисс,
Простите, мисс,
Но мне они ни к черту!..
Мне дорог каждый ваш каприз
И ваши ласки – тоже…
Простите, мисс,
Простите, мисс,
Но море мне дороже!..
Я не пойду на компромисс
Спокойствию в угоду…
Простите, мисс,
Простите, мисс,
Но я люблю свободу!..
Провинциалка А здесь - ни наводненья, ни пожара,
И так же безмятежна синева,
И под конюшни отдана хибара
С заносчивым названием "Синема".
О, милый городок счастливых нищих!
Их не тревожат войны и века,
И вдруг - печаль в немыслимых глазищах
Молоденькой жены зеленщика.
И вдруг - печаль в немыслимых глазищах
Молоденькой жены зеленщика.
Ну, кто сказал, что все это не враки,
И что сегодня в этакую рань
Столичный клоун в белом шапокляке
Опять заглянет в вашу глухомань?
Ах, ты его когда-то целовала,
С ума сойти... и, кажется, при всех...
Моя любовь, моя провинциалка,
Второй сезон отмаливает грех.
А твой дотошный муж смешон и жалок,
Бросал на сцену деньги и цветы.
Известно, что мужья провинциалок
Искусство ставят выше суеты.
Как ты была тогда неосторожна,
Как ты не осмотрительна была:
Тебе его хохочущая рожа
И год спустя по-прежнему мила.
Тебе его хохочущая рожа
И год спустя по-прежнему мила.
Он постарел, с него вовсю летела пудра,
И он изящно кланялся толпе,
И наступило нынешнее утро,
И он исчез, не вспомнив о тебе...
А утро было зябким, как щекотка,
И голосили третьи петухи,
И были так нужны стихи и водка,
Стихи и водка, водка и стихи...
И были так нужны стихи и водка,
Стихи и водка, водка и стихи...
Однажды утром Белым-бело! – И в этом белом гимне
Явилась нам, болезненно остра,
Необходимость тут же стать другими,
Уже совсем не теми, что вчера.
Как будто Бог, устав от наших каверз,
От ссор и дрязг, от жалоб и нытья,
Возвёл отныне снег, крахмал и кафель
В разряд святых условий бытия.
И вдруг шаги и разговоры стихли,
И тишина везде вошла в закон
Как результат большой воскресной стирки
Одежд, религий, судеб и знамён.
Тот клятый год уж много лет,
Я иногда сползал с больничной койки.
Сгребал свои обломки и осколки
И свой реконструировал скелет.*
Я крал себя у чутких медсестёр,
Ноздрями чуя острый запах воли,
И убегал к двухлетней внучке Оле-
Туда, на жизнью пахнущий простор.*
Мы с Олей отправлялись в детский парк,
Садились на любимые качели,
Глушили сок, мороженное ели,
Глазели на гуляющих собак.*
Аттракционов было пруд пруди,
Но день сгорал, и солнце остывало,
И Оля уставала, отставала
И тихо ныла: "Деда, погоди..."
Оставив день воскресный позади,
Я возвращался в стен больничных гости,
Но и в палате слышал Олин голос:
"Дай руку, деда; деда, погоди…"*
И я годил, годил, сколь было сил…
А на соседних койках не годили,
Хирели, сохли, чахли, уходили –
Никто их погодить не попросил…*
Когда я чую жжение в груди,
Я вижу, как с другого края поля
Ко мне несётся маленькая Оля
С истошным криком: "Дедааа, погоди!"*
И я гожу, я всё ещё гожу
И, кажется, стерплю любую муку,
Пока ту крохотную руку
В своей измученной руке ещё держу…
Вот улетишь, парус наладишь.
Врач был латыш - светлый, как ландыш.
Сложим вот так белые руки.
Жизнь не берет нас на поруки.
Ангел стоял возле кровати,
Как санитар в белом халате,
Август стоял прямо над моргом,
Август дышал солнцем и морем.
Я уплывал в белой сирени.
У трубачей губы серели.
Это опять мамина странность.
Я же просил - без оркестрантов.
А над Москвой трубы дымили.
Стыл ипподром в пене и в мыле.
В тысячный раз шел образцово
Детский спектакль у Образцова.
И, притомясь, с летней эстрадки,
Мучали вальс те оркестранты.
Чей это гнев, или немилость?
В мире ничто не изменилось...
Я уплывал в белой сирени.
У трубачей губы серели.
Это опять мамина странность.
Я же просил - без оркестрантов.
Романтики Романтики, смолите ваши мачты
И задавайте корму лошадям.
Моряк из Ливерпуля,
Идальго из Ла-Манчи
Кочуют по морям и площадям.
Но мир бродяг неверен и обманчив,
Не верьте в их веселое житье:
Дрожит, как тощий мальчик,
Распятое на мачте
Измученное мужество моё.
Мой друг совсем не думает о смерти,
Но, зная, как спасти меня от бед,
Он молча даст мне сердце,
Возьмет и вырвет сердце –
Спокойно, как троллейбусный билет.
И детям пусть когда-нибудь расскажут
От бед убереженные отцы,
Что, в общем, и у сказок,
Таких счастливых сказок –
Бывают несчастливые концы.
Застенчивая синенькая будка
Поёживаясь зябнет на ветру…
Кассирша улыбается – как будто
Раздаривает пропуски в весну…
…Хотите поглазеть на акробата ?
Вот он идёт свободно и легко,
И яркий луч, как жёлтая заплата,
Устроился на выцветшем трико.
Могучая весенняя крамола
Его к прыжку подталкивает вдруг,
Но тесен акробату, как камора,
Для выступленья выделенный круг.
Вот он, во власти юного азарта,
Вниманием толпы смущён и горд,
Пульнул себя в немыслимое сальто
Коротким, словно выстрел, «алле-гоп!»
…Довольно вам завистливо коситься,
И если счастьем вы обделены,
Купите на полтинник у кассирши
Совсем немного цирка и весны…
Полицай Иван Осадчий Горько плачет полицай, кулачище в пол-лица:
- Не таи обиды, Верка, на папаню-подлеца...
...Смотрят из-под кулака два зареванных зрачка:
Ох, и жутко в одиночку слушать вечером сверчка...
Верещит в углу сверчок, верещит – и вдруг молчок...
- Ты себя, папаня, продал за немецкий пятачок...
Помнишь, дождик моросил, ты конфеты приносил,
Ты чего это такое в черном кабуре носил?
Тихо капает вода, забывается беда...
Помнишь Ольгиного Лешку? Ты за что его тогда?!
Горько плачет полицай, кулачище в пол-лица:
- Не таи обиды, Верка, на папаню-подлеца ...
- Помнишь, осенью в Литве ты зарыл его в листве,
А потом с охальным делом приходил к его вдове?
Верещит в углу сверчок, верещит, и вдруг - молчок...
- Ты себя, папаня, продал за немецкий пятачок!
За деревней тает снег. Бог простит тебя за грех,
А покуда за окошком - до утра девичий смех.
Водка зябнет на столе, ты опять навеселе.
Как ты слышишь, как ты дышишь, как ты ходишь по Земле?
Вот приходит месяц май, о былом не поминай.
Помирай скорей, папаня, поскорее помирай!!!
Горько плачет полицай, кулачище в пол-лица:
- Не таи обиды, Верка, на папаню-подлеца ...
Смотрят из-под кулака два зареванных зрачка:
Ох, и жутко в одиночку слушать вечером сверчка...
Спасибо В наш трудный, но все-таки праведный век,
Отмеченный потом и кровью,
Не хлебом единым ты жив, человек, -
Ты жив, человек, и любовью.
Не злись, что пришла – оттеснила дела,
Не злись, что пришла – не спросила, -
Скажи ей спасибо за то, что пришла, -
Скажи ей за это спасибо!..
Когда удается одерживать верх
Тебе над бедою любою, -
Не волей единой ты жив, человек, -
Ты жив, человек, и любовью.
Не хнычь, что была, мол, строптива и зла,
Не хнычь, что была, мол, спесива, -
Скажи ей спасибо за то, что была, -
Скажи ей за это спасибо!..
Когда, обвенчанный с Удачей,
Я гордо шёл от алтаря,
Народ сочувственно судачил,
Зазря, мол, всё это, зазря…
Не верят !.. Так или иначе,
Но я на свадебном пиру:
«Удачи, родненький, удачи !» -
Себе отчаянно ору.
Но всё верна воспоминанью,
Другому всё ещё верна, -
«Прости, соколик… Помираю…» -
Тихонько шепчет мне она.
И гость, поднявшийся для тоста,
Едва не расплескав вино,
В растерянности сел и просто
Добавил: «То-то и оно…»
